Повести о войне и блокаде - Страница 3

Первые недели Лёнька помогал Ионычу по конюшенным делам: ездил с Хозяйкой за водой на ближний пруд, убирал навоз, смотрел, как Ионыч ремонтирует хомуты и другие детали упряжи. Ионыч протыкал стыкуемые куски кожи широким шилом и протягивал через дырку тонкий сыромятный ремешок, сшивая те места, где требовалось.

Указательный палец правой руки Ионыча был, как он говорил, негибучим. Он торчал, мешая Ионычу работать.

Деревенские мальчишки передавали Лёньке слова взрослых, будто Ионыч сам повредил себе палец, чтобы его не взяли на войну в 1914 году, а всем сказал, что это лошадь наступила копытом.

Лёнька этому не верил, но и не спрашивал Ионыча, правда ли это. Хотя очень хотелось спросить.

Несколько раз Лёнька ходил с тетей Верой полоть картофельное поле. Это поле заросло желтыми цветочками. Их называли бутками.

Когда Лёнька показал такой цветок Бабане, она спросила:

– Что это?

Лёнька ответил:

– Бутка.

Бабаня покачала головой и сказала, что будка – это где собаки живут, а это называется сурепка. Но Лёнька знал, что такое репка, правда без су-, и с Бабаней не согласился. Бутка и есть бутка.

А еще Лёнька сгребал сено на конных граблях, отвозил с Хозяйкой бидоны с налоговым молоком в Местоново, и еще много чего.

А любимым делом Лёньки было ночное. Бабане вовсе не нравилось, когда он уходил из дома на всю ночь. Но Ионыч ее убедил, что ничего страшного нет, и она ему поверила.

Ночное – это замечательное дело! Лошадей отгоняли за деревню, в поле, стреноживали передние ноги путами, чтобы не разбежались кто куда, и они отдыхали после трудового дня, каждая по-своему. А Лёнька и Ионыч ложились на расстеленный овчинный тулуп и смотрели то на лошадей, то на небо. Ионыч, человек неразговорчивый, однажды вдруг спросил Лёньку:

– А как ты считаешь, Леонид, будет война с немцами или нет?

– А война – это как? – спросил Лёнька.

Ионыч промолчал.

Лёнька смотрел на темное небо и думал о войне. Он знал, что война – это когда побеждают наши, а враги бегут, бегут, бегут…

ВОЙНА

Время летело незаметно. О войне в Зябицах, кроме Ионыча, Лёньке никто не говорил. Даже Бабаня. И вдруг – война!

Тетя Вера плакала, а Бабаня ее успокаивала:

– Ну подумаешь немцы! Дадут им под зад как следует – и вся война. Через неделю все кончится.

Ионыч послушал Бабаню, крякнул и позвал Лёньку на конюшню.

По дороге он качал головой и жаловался Лёньке:

– Заберут коней, как есть всех заберут…

– Куда? – не понял Лёнька.

– На войну, куда же еще. Эх, проклятое время!

Вечером, уходя из конюшни, Ионыч погладил каждую лошадь и что-то шептал им в уши. Лёнька тоже гладил лошадей, но не шептал, потому что не знал, о чем надо шептать. Поэтому спросил Ионыча:

– А что вы им шептали?

– Чтобы выжили. Да навряд ли… Война, Леонид, – это штука жестокая.

Дома их встретила Бабаня. Она сердито объявила Лёньке, потрясая перед его носом телеграммой:

– Она требует, чтобы мы немедленно ехали домой!

– Кто? – устало спросил Лёнька. Ему было жаль лошадей, а остальное его интересовало мало.

– Кто, кто, – повторила Бабаня, – твоя мамочка! С ума она сошла, что ли? Из-за чего паника? Как будто мы немцев никогда не били!

Ионыч посмотрел на Бабаню и хмуро сказал:

– Война – штука жестокая. Мать Леонида дело пишет.

Надо ехать.

– И не подумаю, – махнула телеграммой Бабаня.

Лёнька допил кружку холодного молока, доел большой кусок мягкого тетивериного хлеба. Посмотрел, как подрагивает огонь в керосиновой лампе, и полез на сеновал. Уезжать ему тоже не хотелось. Он лежал и думал о войне.

А ночью ему приснился товарищ Сталин: на белом коне, в черной бурке, как у Чапаева, в фуражке со звездой и саблей в руках. Он рубил немцев направо и налево. Порубал всех, и война кончилась.

Но это было во сне.

ПРОВОДЫ

А наяву все мужчины деревни получили повестки из военкомата. Все получили, кроме хромого председателя и Ионыча.

Провожали мужчин женщины, пацаны, девчонки и Лёнька.

Гармонист, вихрастый Минька, шел в первом ряду и наяривал на гармошке веселую частушечную музыку. За плечами его была полупустая котомка. Минька шел в цветастой рубахе, отглаженных брюках и босиком. А на носу у Миньки сидел большой прыщик.

Лёнька ткнул в бок идущего рядом пацана:

– Серый, а чего это Минька на войну босиком, а?

Серый, не глядя на Лёньку, буркнул:

– А он сказал, что на войне его обуют.

Мужчины шли молча, нетрезво усмехаясь, женщины плакали, пацаны шли рядом с отцами, такие гордые, как будто это они шли на войну.

А вокруг Миньки плясала хохотушка Зойка. Она размахивала белым платочком и пела:

Я прощаюсь с гармонистом,
Он уходит на войну.
Бей, красивый мой, фашистов
И вернись на родину.

Музыка звучала веселая, частушки задорные, но Лёньке почему-то не было весело.

А Зойка не унималась:

Пусть фашистов будет тыща,
Если сунутся сюда
И увидят Минькин прыщик,
Разбегутся кто куда!

ПРОЩАЙТЕ, ЛОШАДИ

Дошла очередь и до лошадей. Им тоже пришла повестка. Одна на всех. Лёнька и Ионыч провожали их на войну. Впереди верхом на Хозяйке ехал Лёнька, а позади всех лошадей – Ионыч в председательской бричке.

Запрягая Гнедого, он жаловался Лёньке:

– Хоть бы Хозяйку оставили, а то беда. Бричку тащить придется. Лошади шли понурив головы, словно чувствовали, что отправляются на опасное дело. Только низкорослая кобыла по кличке Калмычка била себя хвостом по бокам и порой подпрыгивала на ходу.

– Чего она радуется? – удивлялся Лёнька.

Ветеринар в военной форме с одной шпалой в петлицах забраковал Хозяйку (по старости) и Калмычку (у нее оказалась чесотка). Ионыч получил какие-то лекарства и строгий приказ: вылечить кобылу и вернуть.